Коллекционер
четверг, 19 ноября 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
red.rat, жаль, что Эдвард не вполне нечисть, а то тебе он подошёл, мне кажется-) а ещё один персонаж в незаконченной истории. Но ничего:
Коллекционер
Коллекционер
среда, 18 ноября 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Немного подумав, решила соединить ноябрьские тексты и зимние в один рождественский проект. Представим, что в этом году Дед Мороз приехал пораньше и задержался в моём дневнике (и это никак не связано с тем, что я на несколько месяцев выпала из жизни и никуда ничего не выкладывала из написанного!). Конечно же, раз это тёмное время года, раздают в подарок нечисть - её все ведь любят, да? Так что не обижайтесь, пожалуйста, и не обижайте бедных крошечек, даже если они покажутся вам несимпатичными. В глубине души они хорошие и я к ним нежно привязана. Сейчас у меня где-то пятнадцать штук нечисти разного вида, размера и характера, про кого-то написано побольше и поподробнее, про кого-то поменьше.
Правила простые: истории и существа раздаются в случайном порядке, а не по тому, как они подходят зашедшему ко мне гостю -) так что не обижаться и не расстраиваться, что и нечисть-то какая-то неприятная, и написано маловато. Написано про них тоже неравномерно: про некоторых длинные тексты, про других описания, кого-то я вообще зарисовала (а художник я так себе...)
Иными словами - новогодний кот в мешке! Кому надо?
UPD чтобы не устраивать беспорядок в комментах, тексты будут по говорящему тэгу "Кот в мешке" -)
Правила простые: истории и существа раздаются в случайном порядке, а не по тому, как они подходят зашедшему ко мне гостю -) так что не обижаться и не расстраиваться, что и нечисть-то какая-то неприятная, и написано маловато. Написано про них тоже неравномерно: про некоторых длинные тексты, про других описания, кого-то я вообще зарисовала (а художник я так себе...)
Иными словами - новогодний кот в мешке! Кому надо?

UPD чтобы не устраивать беспорядок в комментах, тексты будут по говорящему тэгу "Кот в мешке" -)
вторник, 03 ноября 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Ноябрь начался. Вот и закончилось время сна, я наконец проснулась и у меня куча сил, а дел ещё больше! Переделать бы всё до весны, но сейчас как раз наступают длинные вечера, и ночи ещё длиннее - в них столько помещается, что вполне можно успеть что угодно.
Всякий раз осенью я думаю, что всё-таки уж хватит думать и мерить жизнь отрезками старых историй, что ноябрь ничего не значит для меня, и всё это осталось далеко позади. А потом проходит пара дней, календарь переворачивается, и вдруг я оказываюсь дома: выходит, те полгода солнца и жары я-настоящая дремала где-то в глубине, не слишком интересуясь миром. Но сейчас всё по-другому, теперь я здесь полностью, по-настоящему, и так рада, что наступило моё утро года.
Хорошей осени, друзья!
Всякий раз осенью я думаю, что всё-таки уж хватит думать и мерить жизнь отрезками старых историй, что ноябрь ничего не значит для меня, и всё это осталось далеко позади. А потом проходит пара дней, календарь переворачивается, и вдруг я оказываюсь дома: выходит, те полгода солнца и жары я-настоящая дремала где-то в глубине, не слишком интересуясь миром. Но сейчас всё по-другому, теперь я здесь полностью, по-настоящему, и так рада, что наступило моё утро года.
Хорошей осени, друзья!
четверг, 24 сентября 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Не всякая нечисть боится огня и железа; те, что живут в северных болотах, охотятся на трясинах, спят в своих гнёздах в глубине торфянников, под неподвижной водой, под камышами и осокой - им не нужно остерегаться ни человеческой руки, ни железного оружия, ни пламени.
Иногда, когда прерывается их тёмный сон, они выползают из болотных нор на поверхность. Плоть и кровь и кость от самой трясины: торф, в котором рождается самый горячий и долгий огонь, металл, прячущийся в залежах на болотном дне, и стоячая мёртвая вода, переполненная крошечной суетливой жизнью. Ни вересковые гончие из соседней земли, не такой жестокой, не столь холодной, ни дикие духи заросших зеленью омутов не сравнятся с ними. Это создания древности, в которой не было места ни изяществу, ни красоте. В них нет ни капли колдовства, и ни одни чары не остановят их; их разум знает только непроглядный сон, и - ужасный голод, когда приходит время охоты.
Они бывает разными, но вылеплены точно одной рукой: слишком грубо, слишком примитивно, отталкивающе странно. В своём уродстве они все равны. Скользкие змеи, одетые в стальную чешую - и ни проблеска летучей, смертоносной грации, присущей их потомкам. Или: приземистые, коренастые твари, точно собранные из кусков дёрна и кремня, шкура напоминает залитый грязью мох, и глаза светятся в темноте как пара угольков. А гиганские, беспёрые птицы, слепые, хищные, пожирающие трупы и преследующие живых!
Когда наступает ночь года, они правят болотной страной. Железный замок падёт от их касания, огонь обойдёт их стороной, чары будут бессильны, и сломается оружие. Против их силы только иная мощь выстоит, и ничего больше.
***
“Самое плохое всё случается осенью” бормочет старуха, склонившись над котлом. Там медленно кипит, бурлит мутными пузырями суп; пахнет от него болотной жижей, и она помешивает его то в одну, то в другую сторону.
“Всё доброе засыпает, а злое просыпается. Так заведено, старый порядок,”, старуха кидает в суп пару тощих рыбок и продолжает размешивать. “Солнце уходит прочь смотреть на другую сторону мира – далеко, далеко отсюда, по тот берег зимы. И вот теперь те, из зимнего царства, пробираются сюда. Останутся, пока Золотой Хозяин не вернётся обратно… и тогда они сбегут.”
Она засмеялась сухим, дробным, злым смехом.
“Свора трусов. Их голод выгоняет, из их-то холодной пустой земли. О, как им хочется здесь быть!.. да, этим жалким крысам! Я их вижу! Уж я-то знаю их, хоть и старуха.”
В углу висит её шуба – чёрная, с серебряными подпалинами, и северной зимой в ней не замёрзнешь.
“А куда мне отсюда идти?” спрашивает она, “Не в то туманное, сырое место – плохая, слабая почва. И не высокую страну с серыми скалами. Нет, тут мой дом.”
И старуха кивает сама себе, полная мрачного королевского торжества.
Иногда, когда прерывается их тёмный сон, они выползают из болотных нор на поверхность. Плоть и кровь и кость от самой трясины: торф, в котором рождается самый горячий и долгий огонь, металл, прячущийся в залежах на болотном дне, и стоячая мёртвая вода, переполненная крошечной суетливой жизнью. Ни вересковые гончие из соседней земли, не такой жестокой, не столь холодной, ни дикие духи заросших зеленью омутов не сравнятся с ними. Это создания древности, в которой не было места ни изяществу, ни красоте. В них нет ни капли колдовства, и ни одни чары не остановят их; их разум знает только непроглядный сон, и - ужасный голод, когда приходит время охоты.
Они бывает разными, но вылеплены точно одной рукой: слишком грубо, слишком примитивно, отталкивающе странно. В своём уродстве они все равны. Скользкие змеи, одетые в стальную чешую - и ни проблеска летучей, смертоносной грации, присущей их потомкам. Или: приземистые, коренастые твари, точно собранные из кусков дёрна и кремня, шкура напоминает залитый грязью мох, и глаза светятся в темноте как пара угольков. А гиганские, беспёрые птицы, слепые, хищные, пожирающие трупы и преследующие живых!
Когда наступает ночь года, они правят болотной страной. Железный замок падёт от их касания, огонь обойдёт их стороной, чары будут бессильны, и сломается оружие. Против их силы только иная мощь выстоит, и ничего больше.
***
“Самое плохое всё случается осенью” бормочет старуха, склонившись над котлом. Там медленно кипит, бурлит мутными пузырями суп; пахнет от него болотной жижей, и она помешивает его то в одну, то в другую сторону.
“Всё доброе засыпает, а злое просыпается. Так заведено, старый порядок,”, старуха кидает в суп пару тощих рыбок и продолжает размешивать. “Солнце уходит прочь смотреть на другую сторону мира – далеко, далеко отсюда, по тот берег зимы. И вот теперь те, из зимнего царства, пробираются сюда. Останутся, пока Золотой Хозяин не вернётся обратно… и тогда они сбегут.”
Она засмеялась сухим, дробным, злым смехом.
“Свора трусов. Их голод выгоняет, из их-то холодной пустой земли. О, как им хочется здесь быть!.. да, этим жалким крысам! Я их вижу! Уж я-то знаю их, хоть и старуха.”
В углу висит её шуба – чёрная, с серебряными подпалинами, и северной зимой в ней не замёрзнешь.
“А куда мне отсюда идти?” спрашивает она, “Не в то туманное, сырое место – плохая, слабая почва. И не высокую страну с серыми скалами. Нет, тут мой дом.”
И старуха кивает сама себе, полная мрачного королевского торжества.
суббота, 27 июня 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Вообще-то я собиралась написать о своей новой работе, мыслях об аспирантуре и планах на будущее, но тут произошло кое-что поважнее. О планах и сомнениях расскажу завтра, а пока love wins. В некоторых штатах однополые браки и так были законны, например, в нашем их уже пару лет признают. Но теперь они легализоны конституционно по всей стране, а не только в самых либеральных областях!
пятница, 19 июня 2015
суббота, 25 апреля 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Могут быть вещи и пострашнее паука на потолке. Например, паук, уползший с потолка неизвестно куда и там затаившийся, чтобы напасть в самый неожиданный момент! 
Всегда ведь можно переехать, да?..

Всегда ведь можно переехать, да?..
пятница, 17 апреля 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Хоть убей, не могу вспомнить, постила я это уже или нет?..
***
Пустыня наступает, выигрывает пядь за пядью земли. Я помню об этом каждый день, когда чувствую её сухой раскалённый воздух в летней жаре, когда жухлая трава хрустит под ногами в сентябре, когда трескается сухой ил на дне ушедших под землю прудов.
Первый же контракт забросил меня в глушь, где даже поселений не разбивали, не продавали побрякушек, дешёвой еды и глиняных бус. Во все стороны, куда ни глянь, расстилались мили выжженной земли с прибитой ветром травой и искрошившимися валунами. В центре песчаной воронки торчали высоченные глыбы гладкого серого камня, и их тени пересекались под странным углом на дне впадины. Вокруг вечно торчали лингвисты и археологи, и то и дело из институтов прилетали практики, вели свои странноватые эксперименты, сыпали терминами из Прикладных Модулей, но уезжали ни с чем.
Я встретил её, когда стало ясно, что контракт мой двумя неделями не закончится. В тот раз я сидел снаружи и чистил картошку в огромный котёл у ног, придерживая его коленями. Она подошла, села на землю напротив меня, и взглянула в упор.
- Меня зовут Кхол Ясут, - наконец сказала она, и я кивнул. Она сидела так, глядя на меня, и
глаза у неё были неподвижные и тёмные как стоячая вода, как колодезное дно из которого, говорят, и днём звёзды видно. Сначала мне показалось, что она из местных – худая смуглая девчонка с выгоревшими в медь волосами, стянутыми в косички. Но что-то не давало мне покоя: ходила она босиком в любую жару, не обжигая ног, и ткань её узорчатой мантии была очень старой и очень дорогой, а связки украшений поблёскивали золотом.
Она встречалась с нами лишь снаружи, и любила сидеть у костра по вечерам или просто бок о бок, глядя на закат или рассказывая истории.
- Мои мужья умерли, - однажды сказала Кхол Ясут, показывая на древние курганы, - Уснули и не проснулись, ушли на войну и сгинули, на охоту и не вернулись.
- Я видела глазами ястреба, - глухо говорила она, и яростное полуденное солнце скользило по её широким скулам и округлому, нежному подбородку, - Когда он скользил по вечернему небу. Я слышала стрекотанье кузнечиков, и слух кролика в траве был моим слухом.
- Здесь текла река, питающая змей и скорпионов, - рассказывала она, - И одно дерево с железной корой. Больше нет дерева, и его листья развеяны по всей земле – вот моя судьба!
Она съедала мёд, который ей предлагали, обмакивая палец в блюдце и тщательно облизывая его; вытирала остатки с крупных, точно припухших, губ, и уходила. Она терпеть не могла крыши над головой и стен вокруг.
Я видел её как-то ночью: над волнами песка и травы возвышались выщербленные валуны, и под чернильною тенью одного из них свернулась Кхол Ясут. Вокруг чутко спали шакалы, положив острые морды на её колени, рассыпавшие волосы и разметавшиеся шелка. Услышав мой шаг, один из них вздёрнул длинную голову с её плеча, и уставился на меня стеклянными в звёздном свете глазами. Пока я не ушёл, он следил за мной тревожно и напряжённо, готовый к рывку.
Порой она оставалась на целый день с детьми, приманивает пёстрых ящериц и они вместе наблюдали за их причудливой пляской. Она показывала им, как сделать дудочку из сухого тростника, и как сыграть на ней весёлые и грустные мелодии, и пела им длинные песни-истории.
Мой контракт подходил к концу. Кхол Ясут нашла меня ближе к вечеру, когда твёрдая земля гудела от дневного зноя. Она шла сквозь дрожащий воздух, пыль клубилась вокруг тёмных щиколоток, и косички бились по её плечам. На широкой мантии запеклись глина и песок.
- Я уезжаю, - сказал я.
- Где пустыня, там мне и править, - её глаза больше не напоминали воду: это темнота перед выстрелом, - Увези с собой пустыню в каменные города.
Меня передёрнуло.
- Навести мою сестру, - бросает она через плечо, - Её имя Сул Накад.
- Где она? Где твоя сестра? - закричал я, потому что закутанный в мантию силуэт сливался с пылью и ветром.
- Навести Сул Накад, - донеслось эхом из бурого тумана.
***
Пустыня наступает, выигрывает пядь за пядью земли. Я помню об этом каждый день, когда чувствую её сухой раскалённый воздух в летней жаре, когда жухлая трава хрустит под ногами в сентябре, когда трескается сухой ил на дне ушедших под землю прудов.
Первый же контракт забросил меня в глушь, где даже поселений не разбивали, не продавали побрякушек, дешёвой еды и глиняных бус. Во все стороны, куда ни глянь, расстилались мили выжженной земли с прибитой ветром травой и искрошившимися валунами. В центре песчаной воронки торчали высоченные глыбы гладкого серого камня, и их тени пересекались под странным углом на дне впадины. Вокруг вечно торчали лингвисты и археологи, и то и дело из институтов прилетали практики, вели свои странноватые эксперименты, сыпали терминами из Прикладных Модулей, но уезжали ни с чем.
Я встретил её, когда стало ясно, что контракт мой двумя неделями не закончится. В тот раз я сидел снаружи и чистил картошку в огромный котёл у ног, придерживая его коленями. Она подошла, села на землю напротив меня, и взглянула в упор.
- Меня зовут Кхол Ясут, - наконец сказала она, и я кивнул. Она сидела так, глядя на меня, и
глаза у неё были неподвижные и тёмные как стоячая вода, как колодезное дно из которого, говорят, и днём звёзды видно. Сначала мне показалось, что она из местных – худая смуглая девчонка с выгоревшими в медь волосами, стянутыми в косички. Но что-то не давало мне покоя: ходила она босиком в любую жару, не обжигая ног, и ткань её узорчатой мантии была очень старой и очень дорогой, а связки украшений поблёскивали золотом.
Она встречалась с нами лишь снаружи, и любила сидеть у костра по вечерам или просто бок о бок, глядя на закат или рассказывая истории.
- Мои мужья умерли, - однажды сказала Кхол Ясут, показывая на древние курганы, - Уснули и не проснулись, ушли на войну и сгинули, на охоту и не вернулись.
- Я видела глазами ястреба, - глухо говорила она, и яростное полуденное солнце скользило по её широким скулам и округлому, нежному подбородку, - Когда он скользил по вечернему небу. Я слышала стрекотанье кузнечиков, и слух кролика в траве был моим слухом.
- Здесь текла река, питающая змей и скорпионов, - рассказывала она, - И одно дерево с железной корой. Больше нет дерева, и его листья развеяны по всей земле – вот моя судьба!
Она съедала мёд, который ей предлагали, обмакивая палец в блюдце и тщательно облизывая его; вытирала остатки с крупных, точно припухших, губ, и уходила. Она терпеть не могла крыши над головой и стен вокруг.
Я видел её как-то ночью: над волнами песка и травы возвышались выщербленные валуны, и под чернильною тенью одного из них свернулась Кхол Ясут. Вокруг чутко спали шакалы, положив острые морды на её колени, рассыпавшие волосы и разметавшиеся шелка. Услышав мой шаг, один из них вздёрнул длинную голову с её плеча, и уставился на меня стеклянными в звёздном свете глазами. Пока я не ушёл, он следил за мной тревожно и напряжённо, готовый к рывку.
Порой она оставалась на целый день с детьми, приманивает пёстрых ящериц и они вместе наблюдали за их причудливой пляской. Она показывала им, как сделать дудочку из сухого тростника, и как сыграть на ней весёлые и грустные мелодии, и пела им длинные песни-истории.
Мой контракт подходил к концу. Кхол Ясут нашла меня ближе к вечеру, когда твёрдая земля гудела от дневного зноя. Она шла сквозь дрожащий воздух, пыль клубилась вокруг тёмных щиколоток, и косички бились по её плечам. На широкой мантии запеклись глина и песок.
- Я уезжаю, - сказал я.
- Где пустыня, там мне и править, - её глаза больше не напоминали воду: это темнота перед выстрелом, - Увези с собой пустыню в каменные города.
Меня передёрнуло.
- Навести мою сестру, - бросает она через плечо, - Её имя Сул Накад.
- Где она? Где твоя сестра? - закричал я, потому что закутанный в мантию силуэт сливался с пылью и ветром.
- Навести Сул Накад, - донеслось эхом из бурого тумана.
летописец " Hunting words I sit all night."
Вообще-то из спорта я предпочитаю, если уж делаю что-то, тренажёры, штангу и гантели в спортзале. Ни йога, ни танцы, ни разработанная древними китайскими мудрецами гимнастика с видом на океан - нет, не надо усложнять, пусть будет железо и сеты по восемь-десять-двенадцать. Чем примитивнее, тем лучше, потому что я это воспринимаю как способ разгрузить мозг, а не развлечение.
Но... но дело в том, что у меня через дорогу от дома парк. Большой, с высоченными деревьями, которые смыкаются над головой, густым подлеском из кустарника и высокой травы, с поваленными стволами через ручьи и проросшим прудом, а через весь этот лес идут ровные посыпанные гравием тропинки-дорожки. И я там бегаю и уже так привыкла в спокойным белкам, которые на меня любопытно смотрят и не боятся, и к лягушкам, и к невидимым птицам, поющим где-то там, в чаще, что не знаю как уйти. А как же маленькие круглые мостики через речку? И ещё два других моста, огромных, над лесной пропастью - смотришь вниз, а там под ногами сплошной зелёный провал леса, кроны деревьев и какая-то своя жизнь. И потом, если я обратно бегу не через парк, а по идущим рядом улочкам - как же без них? Я уже запомнила все тюльпановые садики, все цветущие сливы и магнолии, все дома - у кого башенки, у кого голубая с белым мансарда, у кого кирпичные викторианские домики, а у кого похожие на среднековые замки.
Дело в том, что бегать я как раз не особенно люблю. Не то, чтобы прямо фу, просто без восторга отношусь. Но пожалуй, пока весна и в Сиэтле такая для нас необычная тёплая и солнечная погода, со спортзалом я подожду. Всё-таки в лесу-парке так тихо, и я даже привыкла к нему. Нет, пока точно я оттуда не уйду.
Но... но дело в том, что у меня через дорогу от дома парк. Большой, с высоченными деревьями, которые смыкаются над головой, густым подлеском из кустарника и высокой травы, с поваленными стволами через ручьи и проросшим прудом, а через весь этот лес идут ровные посыпанные гравием тропинки-дорожки. И я там бегаю и уже так привыкла в спокойным белкам, которые на меня любопытно смотрят и не боятся, и к лягушкам, и к невидимым птицам, поющим где-то там, в чаще, что не знаю как уйти. А как же маленькие круглые мостики через речку? И ещё два других моста, огромных, над лесной пропастью - смотришь вниз, а там под ногами сплошной зелёный провал леса, кроны деревьев и какая-то своя жизнь. И потом, если я обратно бегу не через парк, а по идущим рядом улочкам - как же без них? Я уже запомнила все тюльпановые садики, все цветущие сливы и магнолии, все дома - у кого башенки, у кого голубая с белым мансарда, у кого кирпичные викторианские домики, а у кого похожие на среднековые замки.
Дело в том, что бегать я как раз не особенно люблю. Не то, чтобы прямо фу, просто без восторга отношусь. Но пожалуй, пока весна и в Сиэтле такая для нас необычная тёплая и солнечная погода, со спортзалом я подожду. Всё-таки в лесу-парке так тихо, и я даже привыкла к нему. Нет, пока точно я оттуда не уйду.
четверг, 16 апреля 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Собиралась написать пост с рассказом о последних двух месяцах, и в конце концов уже слабо понимаю, что из этого новость, а что само собой разумеется-)
Во-первых, я закончила универ! Особо знаковым и важным это событие не ощущается: просто немного грустно и потерянно, что такой интересный, удобный и подходящий этап закончился. Даже если впереди будет много приятного и весёлого, всё равно он-то уже позади. Зато теперь, как ни парадоксально это не прозвучит, у меня есть время учиться. Да-да, если вы думаете, что этим я занималась в колледже, то... ну, вы правы, конечно, в некотором смысле. Нам действительно показывали, рассказывали и демонстрировали целую кучу потрясающих штук в самых разных областях. Я практически все подразумевали какую-то непостижимую нам, студентам, глубину, на которой лежали сокровища смысла и мудрости. Но у меня не было времени! И и так набирала курсов из чужих специальностей, из аспирантуры, из индивидуальных программ и прочего - связанных причём с моей собственной - и чувствовала, что каждую могла бы изучить, пощупать, описать и прочувствовать. Но было некогда. Был ещё семинар, другой предмет, перевод, язык, лаборатория... и всё, что можно было, это проскакать мимо, оглядеться, записать конспекты и убежать дальше рыдая от невозможности уделить внимание всему, всему! . Например, мне повезло отхватить шикарнейшие лекции по среднеанглийскому, северной традиции и средневековым манускриптам, но физически не получалось всё это довести до нужного уровня. Или там прочитать упомянутые в классе произведения целиком, а не отрывок в переводе. Или вернуться к немецкому и латыни.
В общем, я люблю мой универ глубоко и нежно за то, что они мне показали, где надо копать. А сейчас у меня есть время и силы, чтобы этим заняться. Жаль, конечно, что развлекать меня больше никто не будет - дорогие преподы-то уже не мои - но что делать, издержки свободы. Думаю, мне и так не станет скучно)
Во-вторых, работа. В последнюю четверть меня постоянно грузили разговорами на тему того, как сложно найти нормальную работу выпускнику (подразумевая: особенно англицисту!), как много времени это занимает, и как они лично вынуждены были полгода скитаться в поисках места. Я же до последней минуты была спокойна, как танк, как всегда полагая, что оно решится само, и запаниковала только когда учёба закончилась. Не знаю, почему - надо было слушать не чужой опыт, а собственную интуицию. Так как я уже задолбалась и устала, мне хотелось тишины, покоя и чтобы без людей=) желательно, с возможностью и свои дела не забрасывать. Тут должен быть долгий рассказ о моём квесте и страданиях, но, как ни странно, стоило мне перестать бегать по стенам в панике, вспоминая аналогичные истории, всё получилось очень легко и бескровно. Я подала заявление, на следующее утро мне позвонили, и через день назначили собеседование. Собеседование состояло из того, что меня уже практически согласны принять и очень хорошо было бы, если бы я согласилась.
И да, работа тихая, я одна в офисе на четырнадцатом этаже, от дома недалеко и дело имею в основном с бумагами и компом. На те полгода-год, которые я тут собираюсь провести, заканчивая мои дела и подбирая начатое раньше, просто идеально. А потом посмотрим, что покажется интересным=)
Во-первых, я закончила универ! Особо знаковым и важным это событие не ощущается: просто немного грустно и потерянно, что такой интересный, удобный и подходящий этап закончился. Даже если впереди будет много приятного и весёлого, всё равно он-то уже позади. Зато теперь, как ни парадоксально это не прозвучит, у меня есть время учиться. Да-да, если вы думаете, что этим я занималась в колледже, то... ну, вы правы, конечно, в некотором смысле. Нам действительно показывали, рассказывали и демонстрировали целую кучу потрясающих штук в самых разных областях. Я практически все подразумевали какую-то непостижимую нам, студентам, глубину, на которой лежали сокровища смысла и мудрости. Но у меня не было времени! И и так набирала курсов из чужих специальностей, из аспирантуры, из индивидуальных программ и прочего - связанных причём с моей собственной - и чувствовала, что каждую могла бы изучить, пощупать, описать и прочувствовать. Но было некогда. Был ещё семинар, другой предмет, перевод, язык, лаборатория... и всё, что можно было, это проскакать мимо, оглядеться, записать конспекты и убежать дальше рыдая от невозможности уделить внимание всему, всему! . Например, мне повезло отхватить шикарнейшие лекции по среднеанглийскому, северной традиции и средневековым манускриптам, но физически не получалось всё это довести до нужного уровня. Или там прочитать упомянутые в классе произведения целиком, а не отрывок в переводе. Или вернуться к немецкому и латыни.
В общем, я люблю мой универ глубоко и нежно за то, что они мне показали, где надо копать. А сейчас у меня есть время и силы, чтобы этим заняться. Жаль, конечно, что развлекать меня больше никто не будет - дорогие преподы-то уже не мои - но что делать, издержки свободы. Думаю, мне и так не станет скучно)
Во-вторых, работа. В последнюю четверть меня постоянно грузили разговорами на тему того, как сложно найти нормальную работу выпускнику (подразумевая: особенно англицисту!), как много времени это занимает, и как они лично вынуждены были полгода скитаться в поисках места. Я же до последней минуты была спокойна, как танк, как всегда полагая, что оно решится само, и запаниковала только когда учёба закончилась. Не знаю, почему - надо было слушать не чужой опыт, а собственную интуицию. Так как я уже задолбалась и устала, мне хотелось тишины, покоя и чтобы без людей=) желательно, с возможностью и свои дела не забрасывать. Тут должен быть долгий рассказ о моём квесте и страданиях, но, как ни странно, стоило мне перестать бегать по стенам в панике, вспоминая аналогичные истории, всё получилось очень легко и бескровно. Я подала заявление, на следующее утро мне позвонили, и через день назначили собеседование. Собеседование состояло из того, что меня уже практически согласны принять и очень хорошо было бы, если бы я согласилась.
И да, работа тихая, я одна в офисе на четырнадцатом этаже, от дома недалеко и дело имею в основном с бумагами и компом. На те полгода-год, которые я тут собираюсь провести, заканчивая мои дела и подбирая начатое раньше, просто идеально. А потом посмотрим, что покажется интересным=)
среда, 01 апреля 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Длинный пост с рассказом будет потом, а пока главные новости: у меня новая работа! Закрытый офис, кофе и коллеги в Калифорнии - вот секрет спокойной жизни-)
понедельник, 02 марта 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Вспоминаю забавное из университета, что раньше записать руки не дошли, а сейчас вдруг вспыло в памяти. Смешно до сих пор. Вот, например, разбирали мы однажды раннесредневековую летопись - от автора очень благочестивого и уважаемого - и была там такая, простите за неточность цитаты, строка: "к сожалению, в юности я склонялся к греху, но вера вылечила меня". Или что-то в таком роде. Ясно и понятно, никаких скрытых смыслов, верно? Но вышло, что ясно всем, кроме аспирантов-англицистов. В классе наступила нехорошая тишина.
- А что это, - задумчиво спросил один, - За страшные грехи?
- И почему он их не записал? - поинтересовался кто-то.
- Наверное, они были слишком уж страшные. Жуть какие неприличные, и цензура их того. Вырезала.
- А может, он побоялся признаться? Кошмарные преступления и извращения, вы только представьте!
(То, что может вообразить и обосновать при желании толпа англицистов, слишком ужасно для слов. И для реальности.)
Пока все думали и перебирали варианты возможных смертельных грехов, я сидела и думала, что если пишешь мемуар, то нельзя ни в коем случае загадочно отпираться. Никакого тумана, троеточий, пропусков и таинственного замалчивания - предполагать будут худшее. Ну возьми и скажи ты, так и так, любил послушать языческие песенки, ну выпивал в трактире. А потом можно и ввернуть религиозный момент истины и дальше, обличать окружающих. Ведь всякая недоговорка - радость академика, который и сам с радостью всё выдумает! Лучше уж самому.
Есть ещё одна история про любимого профессора. Ничего не могу поделать, он просто кладезь сокровищ в этом плане, что ни лекция - то перл. Ходила на его классы как в театр. Жаль, что народ в основном не понял шутки и либо засыпал под его двухчасовые рассказы о валлийских философах, переходящих в рассказы о кельтском аскетизме, либо прогуливал. Дело в том, что говорил он в основном для себя, то обсуждая слишком сложные и глубокие темы, то вдруг зацикливаясь на крошечных деталях своих будущих публикаций. Но в этом потоке попадались буквально алмазы профессорской мысли.
Заговорили мы как-то об Ирландии, через неё - о кельтских традициях, а через них непонятно как оказались в нью эйдже.
- Жаль, - доброжелательно сказал добрый профессор, - Что у нас так мало сохранилось данных о религиозных ритуалах. То есть я, конечно, знаю, что существуют течения, сообщества людей, которые пытаются их возродить... хмм... честь и хвала им, конечно...
Я приготовилась внимательно слушать. На кафедре если кого-то хвалят, значит у них точно есть сокрушительный довод против. Например, дорогой Профессор как-то сорок минут лекции рассказывал о коллеге, собравшем аннотированный список средневековых манускриптов, только чтобы потом довольно заявить, что "в каждой буквально главе я, к сожалению, нашёл фактическую ошибку; но работа проделана гигантская!"
- Вот и у меня есть друзья, - меж тем продолжал он, видимо, считая, что студенты давным-давно заснули, - Они постоянно собираются и что-то делают. Праздновали недавно Самайн. И проводят всякие ритуалы! Я очень просил, чтобы меня тоже приняли в их круг...
На этом месте я почувствовала, что сейчас лопну. Во-первых, я действительно видела эту картину, и он совершенно точно очень вежливо, дружелюбно и с искренним интересом проситься в Викканский круг. Потому что ведь интересно! Во-вторых, я представила, как он там бы сидел и отмечал, что конкретно не укладывается в его наработки.
- Но, хотя я и очень расстроился, Виккане почему-то не разрешили мне присутствовать во время их ритуалов, - признался он.
И правда, почему бы?
А ещё японцы. У нас вообще много японцев. Собственно, их бывает два вида: одни появляются в начале четвертей, одеваются в глухие чёрные костюмы и галстуки, и ходят гуськом за гидом-надзирателем, который сурово их инструктирует. Потом начинается обычная студенческая жизнь, надзиратель отбывает в Японию, и внезапно всё меняется - они мутируют во второй вид. Во-первых, они начинают одеваться в дикие цвета, красят волосы в розовый и оранжевый вне зависимости от пола, пьют фрапучино литрами и питаются бургерами (фуууу. да, я знаю, что это "американская еда", но реально студенты у нас обычно едят китайское или вьетнамское, и не пьют эту сладкую бурду такими вёдрами). Во-вторых, они почему-то считают, что у нас тут веселье и вечеринки. Как-то раз, когда я ещё работала в Старбаксе, ко мне подрулила группка как раз таких, с яркими волосами и с жутковатыми фраппучино в руках.
- Вы не знаете, где тут можно оттянуться? - вопросил самый храбрый.
Я немного удивилась.
- Ну, ночные клубы, танцы, дискотеки?
Если вы не знали, ночью я люблю спать. Иногда, правда, приходилось уроки доделывать.
- Мне сказали, тут рядом такое местечко, где можно всю ночь курить кальян, и там ещё танцы! - поделился он. - Вот мы его и ищем.
Не знаю, нашли ли. Надеюсь на лучшее.
- А что это, - задумчиво спросил один, - За страшные грехи?
- И почему он их не записал? - поинтересовался кто-то.
- Наверное, они были слишком уж страшные. Жуть какие неприличные, и цензура их того. Вырезала.
- А может, он побоялся признаться? Кошмарные преступления и извращения, вы только представьте!
(То, что может вообразить и обосновать при желании толпа англицистов, слишком ужасно для слов. И для реальности.)
Пока все думали и перебирали варианты возможных смертельных грехов, я сидела и думала, что если пишешь мемуар, то нельзя ни в коем случае загадочно отпираться. Никакого тумана, троеточий, пропусков и таинственного замалчивания - предполагать будут худшее. Ну возьми и скажи ты, так и так, любил послушать языческие песенки, ну выпивал в трактире. А потом можно и ввернуть религиозный момент истины и дальше, обличать окружающих. Ведь всякая недоговорка - радость академика, который и сам с радостью всё выдумает! Лучше уж самому.
Есть ещё одна история про любимого профессора. Ничего не могу поделать, он просто кладезь сокровищ в этом плане, что ни лекция - то перл. Ходила на его классы как в театр. Жаль, что народ в основном не понял шутки и либо засыпал под его двухчасовые рассказы о валлийских философах, переходящих в рассказы о кельтском аскетизме, либо прогуливал. Дело в том, что говорил он в основном для себя, то обсуждая слишком сложные и глубокие темы, то вдруг зацикливаясь на крошечных деталях своих будущих публикаций. Но в этом потоке попадались буквально алмазы профессорской мысли.
Заговорили мы как-то об Ирландии, через неё - о кельтских традициях, а через них непонятно как оказались в нью эйдже.
- Жаль, - доброжелательно сказал добрый профессор, - Что у нас так мало сохранилось данных о религиозных ритуалах. То есть я, конечно, знаю, что существуют течения, сообщества людей, которые пытаются их возродить... хмм... честь и хвала им, конечно...
Я приготовилась внимательно слушать. На кафедре если кого-то хвалят, значит у них точно есть сокрушительный довод против. Например, дорогой Профессор как-то сорок минут лекции рассказывал о коллеге, собравшем аннотированный список средневековых манускриптов, только чтобы потом довольно заявить, что "в каждой буквально главе я, к сожалению, нашёл фактическую ошибку; но работа проделана гигантская!"
- Вот и у меня есть друзья, - меж тем продолжал он, видимо, считая, что студенты давным-давно заснули, - Они постоянно собираются и что-то делают. Праздновали недавно Самайн. И проводят всякие ритуалы! Я очень просил, чтобы меня тоже приняли в их круг...
На этом месте я почувствовала, что сейчас лопну. Во-первых, я действительно видела эту картину, и он совершенно точно очень вежливо, дружелюбно и с искренним интересом проситься в Викканский круг. Потому что ведь интересно! Во-вторых, я представила, как он там бы сидел и отмечал, что конкретно не укладывается в его наработки.
- Но, хотя я и очень расстроился, Виккане почему-то не разрешили мне присутствовать во время их ритуалов, - признался он.
И правда, почему бы?
А ещё японцы. У нас вообще много японцев. Собственно, их бывает два вида: одни появляются в начале четвертей, одеваются в глухие чёрные костюмы и галстуки, и ходят гуськом за гидом-надзирателем, который сурово их инструктирует. Потом начинается обычная студенческая жизнь, надзиратель отбывает в Японию, и внезапно всё меняется - они мутируют во второй вид. Во-первых, они начинают одеваться в дикие цвета, красят волосы в розовый и оранжевый вне зависимости от пола, пьют фрапучино литрами и питаются бургерами (фуууу. да, я знаю, что это "американская еда", но реально студенты у нас обычно едят китайское или вьетнамское, и не пьют эту сладкую бурду такими вёдрами). Во-вторых, они почему-то считают, что у нас тут веселье и вечеринки. Как-то раз, когда я ещё работала в Старбаксе, ко мне подрулила группка как раз таких, с яркими волосами и с жутковатыми фраппучино в руках.
- Вы не знаете, где тут можно оттянуться? - вопросил самый храбрый.
Я немного удивилась.
- Ну, ночные клубы, танцы, дискотеки?
Если вы не знали, ночью я люблю спать. Иногда, правда, приходилось уроки доделывать.
- Мне сказали, тут рядом такое местечко, где можно всю ночь курить кальян, и там ещё танцы! - поделился он. - Вот мы его и ищем.
Не знаю, нашли ли. Надеюсь на лучшее.
среда, 21 января 2015
летописец " Hunting words I sit all night."
Друзья, у меня возник вопрос относительно Paypal. Как его вообще используют?? Расскажите, пожалуйста, как вы там регистрировались и какой аккаунт выбрали? Там, конечно, есть инструкции в любых форматах, но мне бы хотелось личный опыт, потому что я слышала, что с исправлением ошибок у них очень плохо - ляпнул один раз не то и всё, ты на это обречён на всю оставшую жизнь. Так что как у вас было? Удобно? Проблемы были? Если да, то у вас получалось их решить? Или всё отлично и гладко?
четверг, 15 января 2015
02:36
Доступ к записи ограничен
летописец " Hunting words I sit all night."
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 05 декабря 2014
летописец " Hunting words I sit all night."
В лабиринтах между небоскрёбами цветёт ядовитый туман, металлическая пыль переливается сотнями призрачных радуг над крылатыми сводами. По левую руку поёт новая тундра, по правую пустоши, и серебряный скорпион пылает под ледяной скорлупой над воротами. Глубоко оседая в чёрной воде, колышутся корабли, разбивая стянутое морозом море. Тени их, крылатые и бледные, мерцают сквозь рябь набегающих волн, и глубоко внизу тянутся вверх водоросли. Везде, везде, везде болота, вымерзшие в каменный лёд, осушенные, проросшие хрупкими полумёртвыми ивами, залитые отравой и полные до края, до берегов чужой тысячелетней смертью.
В сгущающемся сумраке пробуждаются золотые огни лабораторий, над непоколебимым хрусталём куполов раскалённый воздух сжирает падающие снежинки. А в застывшей земле, под катакомбами, захоронениями, заброшенными обвалившимися улицами и линиями метро лежит будущее, спящее под пуленепробиваемым стеклом, зашифрованное в цифрах кода, дрожащее в голубоватом свете умирающих ламп.
Где-то в глубине памяти, на изнанке полусгоревшей души город мой осознает себя. Он, существо неживое и немёртвое, нереальное, невоплощённое, помнит прошлую мощь: сырые чащи, куда даже луч солнца не мог пробиться сквозь сросшиеся кроны, родники под переплетеньем корней, мили трясин, поющих и шепчущих голосами птиц, жаб и сверчков. Люди тогда жили скромно и тихо, не оскорбляя торфяных болот и доисторических лесов, не топча спускающихся с гор ледников и не осушая прудов, затянутых ряской. Даже и после, когда церкви поднялись из лесов и стена воздвиглась меж лесами и заливом, всё равно город дышал и жил – древний рыцарь, угрюмый и суровый, в обледеневших доспехах, с драконом на щите. Но сейчас там, где был дракон, пылает знак Скорпиона. Над южными воротами, над университетами, над гаванью, над лабораторией. Город не жив, но и умереть ему не позволят.
Пока ещё образ этот – дурман и сон, кошмар в заплутавшем разуме, упавшая на лицо тень. Пока его стены белые, купола синие, а воздух солёный и сладкий от моря и цветов. Не сломлен дух древнего леса, гордого, тёмного, не знавшего человеческого голоса. Багряным и золотым светятся витражи, в старых кварталах сирень и виноград укрывает дряхлые деревянные арки. В фонтан на Улице Фонарщиков бросают мелкие монетки.
Но кое-где поднимается на знамёнах серебряный скорпион. Его власть не прогремела ещё над миром, но символ его уже узнают.
Начинаются смутные времена. И вот тогда Город станет домом, который я расскажу.
В сгущающемся сумраке пробуждаются золотые огни лабораторий, над непоколебимым хрусталём куполов раскалённый воздух сжирает падающие снежинки. А в застывшей земле, под катакомбами, захоронениями, заброшенными обвалившимися улицами и линиями метро лежит будущее, спящее под пуленепробиваемым стеклом, зашифрованное в цифрах кода, дрожащее в голубоватом свете умирающих ламп.
Где-то в глубине памяти, на изнанке полусгоревшей души город мой осознает себя. Он, существо неживое и немёртвое, нереальное, невоплощённое, помнит прошлую мощь: сырые чащи, куда даже луч солнца не мог пробиться сквозь сросшиеся кроны, родники под переплетеньем корней, мили трясин, поющих и шепчущих голосами птиц, жаб и сверчков. Люди тогда жили скромно и тихо, не оскорбляя торфяных болот и доисторических лесов, не топча спускающихся с гор ледников и не осушая прудов, затянутых ряской. Даже и после, когда церкви поднялись из лесов и стена воздвиглась меж лесами и заливом, всё равно город дышал и жил – древний рыцарь, угрюмый и суровый, в обледеневших доспехах, с драконом на щите. Но сейчас там, где был дракон, пылает знак Скорпиона. Над южными воротами, над университетами, над гаванью, над лабораторией. Город не жив, но и умереть ему не позволят.
Пока ещё образ этот – дурман и сон, кошмар в заплутавшем разуме, упавшая на лицо тень. Пока его стены белые, купола синие, а воздух солёный и сладкий от моря и цветов. Не сломлен дух древнего леса, гордого, тёмного, не знавшего человеческого голоса. Багряным и золотым светятся витражи, в старых кварталах сирень и виноград укрывает дряхлые деревянные арки. В фонтан на Улице Фонарщиков бросают мелкие монетки.
Но кое-где поднимается на знамёнах серебряный скорпион. Его власть не прогремела ещё над миром, но символ его уже узнают.
Начинаются смутные времена. И вот тогда Город станет домом, который я расскажу.
четверг, 04 декабря 2014
летописец " Hunting words I sit all night."
Несколько раз собиралась рассказать о феноменальной для Сиэтла зиме - ледяной и ясной - и о лекциях, где профессора отжигают как всегда. И о том, что скучнейший класс за всю мою учёбу внезапно требует отзыва-эссе и я склоняюсь к честному варианту, в котором подробно пишу о бесполезности курса для меня лично и для всех остальных. Но в свете заканчивающего универа и поисков работы меня так придавило реалом, что свободное время, когда выдаётся, я обычно трачу либо на сон, либо на доделывание дедлайнов. Поэтому заранее прошу прощения, если пропустила что-то важное (скорее всего пропустила), я обязательно вернусь, когда жизнь перестанет напоминать дурдом на выезде-) но пока, к сожалению, на дайри мне категорически не хватает "ложек" - все уходят на решение проблем, которые хорошо бы было решить гораздо раньше.
Весёлого рождества и хорошей зимы всем =)
Весёлого рождества и хорошей зимы всем =)
среда, 29 октября 2014
летописец " Hunting words I sit all night."
На среднеанглийском проходим диалекты, и в качестве практики разделились на группы и начали определять, к какому региону восходит каждый текст. Основная проблема тут в том, что отличительные черты какого-то конкретного региона совершенно не означают, что и текст именно оттуда - многие черты одного диалекта пересекаются с другим, и судить с уверенностью можно только если совпадает сразу несколько вещей. Например, глагольное окончание -th встречается и на юге, и в центральной части, а местоимения вообще могут попадаться одинаковые везде, кроме скандинавского севера. Само собой, работа легче от этого не становится, и приходиться внимательно отмечать все особенности текста в надежде на какую-нибудь уникальную зацепку, характерную для одной-единственной области.
И вот наша группа обсудила озвончённые f, превратившиеся в v, и окончания глаголов, и местоимения. По всему выходило, что отрывок мог быть как из кентского диалекта, так и из юго-западного, но окончательного ответа не было. Тогда-то я и прочитала, наконец, о чём же шла речь в первых же строчках!
- Погодите, - в некотором замешательстве сказала я, - Смотрите, с чего это начинается: "Я, Майкл, пишу эту повесть в Кенте, Англия..." То есть не надо ничего доказывать! Просто перевести и хватит.
Мне, конечно, и досталось, за то что сразу не прочитала-) но у нас всё равно потребовали доказательств, кроме собственно авторского признания. Тут-то и пригодились результаты прошлой дискуссии.
И вот наша группа обсудила озвончённые f, превратившиеся в v, и окончания глаголов, и местоимения. По всему выходило, что отрывок мог быть как из кентского диалекта, так и из юго-западного, но окончательного ответа не было. Тогда-то я и прочитала, наконец, о чём же шла речь в первых же строчках!
- Погодите, - в некотором замешательстве сказала я, - Смотрите, с чего это начинается: "Я, Майкл, пишу эту повесть в Кенте, Англия..." То есть не надо ничего доказывать! Просто перевести и хватит.
Мне, конечно, и досталось, за то что сразу не прочитала-) но у нас всё равно потребовали доказательств, кроме собственно авторского признания. Тут-то и пригодились результаты прошлой дискуссии.
суббота, 04 октября 2014
летописец " Hunting words I sit all night."
Осознала глубину своего падения, когда проснулась в два часа ночи записать обоснуй к аушке от собственного текста. Дальше неинтересно никому, кто не читал Тету и одновременно все мои сказки.
***
Вдруг поняла, что повесть Д и вообще серия текстов происходит не той вселенной, что Тета, а в параллельной. Разница небольшая; и там, и там есть Абигэйл Флостер, только здесь она не умерла во время эпидемии и не стала духом Белой Своры. Она поправилась, закончила школу и выросла. Стала взрослой и отлично помнила всё, что ей рассказывал брат о нечисти из железной книги сказок – о странных существах, ворующих сны, и городах химер, об экспериментах Эдварда Каннингэма и живых лабиринтах, обо всём, что ей кажется завораживающим и притягательным.
Но она обычный человек, она не мстительный призрак, как в другой реальности – тут она просто желчная, высокомерная и довольно неприятная особа, не слишком-то хорошо думающая о людях и окружающем её мире. Ей скучно. С возрастом её характер ничуть не сгладился, вздорный и язвительный, как и в школьные годы, и амбиций через край. А ещё она рисует, как и раньше, и чем дальше, тем больше и больше, потому что ничего лучше-то нет. Она не видит ни запряженной лисами колесницы Дары Кроу, ни зимних лошадей-оборотней, ни плясок ноябрьских странников – но она всё это рисует. Рисунки сами по себе, и сериями в несколько картинок, а потом – иллюстрации в книги. Это у неё выходит великолепно; собственная жизнь не радует, но её картины настоящие, их она знает и чувствует всем сердцем. Ей бы там и жить хотелось, но никак. Приходиться мириться с раздражающими обычными людьми.
Зато Абигэйл (то есть уже мисс Флостер, взрослый человек) успешный иллюстратор. И она выпускает иллюстрации к книгам Персефоны Майс. Персефоны – сестры Рэндома Майса. Той, которая училась у Алессандры Родригез. Её книжки тоже очень популярны, они детские, но вообще-то их все читают. Они как раз о том не вполне волшебном, но совершенно точно странном мире: приключения, существа, которые то ли настоящие, то ли придуманные, нотка жути, и всё это в уютной и в целом жизнеутверждающей истории. читать дальше
***
Вдруг поняла, что повесть Д и вообще серия текстов происходит не той вселенной, что Тета, а в параллельной. Разница небольшая; и там, и там есть Абигэйл Флостер, только здесь она не умерла во время эпидемии и не стала духом Белой Своры. Она поправилась, закончила школу и выросла. Стала взрослой и отлично помнила всё, что ей рассказывал брат о нечисти из железной книги сказок – о странных существах, ворующих сны, и городах химер, об экспериментах Эдварда Каннингэма и живых лабиринтах, обо всём, что ей кажется завораживающим и притягательным.
Но она обычный человек, она не мстительный призрак, как в другой реальности – тут она просто желчная, высокомерная и довольно неприятная особа, не слишком-то хорошо думающая о людях и окружающем её мире. Ей скучно. С возрастом её характер ничуть не сгладился, вздорный и язвительный, как и в школьные годы, и амбиций через край. А ещё она рисует, как и раньше, и чем дальше, тем больше и больше, потому что ничего лучше-то нет. Она не видит ни запряженной лисами колесницы Дары Кроу, ни зимних лошадей-оборотней, ни плясок ноябрьских странников – но она всё это рисует. Рисунки сами по себе, и сериями в несколько картинок, а потом – иллюстрации в книги. Это у неё выходит великолепно; собственная жизнь не радует, но её картины настоящие, их она знает и чувствует всем сердцем. Ей бы там и жить хотелось, но никак. Приходиться мириться с раздражающими обычными людьми.
Зато Абигэйл (то есть уже мисс Флостер, взрослый человек) успешный иллюстратор. И она выпускает иллюстрации к книгам Персефоны Майс. Персефоны – сестры Рэндома Майса. Той, которая училась у Алессандры Родригез. Её книжки тоже очень популярны, они детские, но вообще-то их все читают. Они как раз о том не вполне волшебном, но совершенно точно странном мире: приключения, существа, которые то ли настоящие, то ли придуманные, нотка жути, и всё это в уютной и в целом жизнеутверждающей истории. читать дальше
летописец " Hunting words I sit all night."
Наступила осень. Я поняла это по:
1. Новой главе о Д.,
2. Двум зарисовкам в "Дом моего сердца",
3. Внезапно проснувшемуся желанию поработать над исследованием.
Каждый год одна и та же история, и каждый раз я удивляюсь неожиданному приливу сил после мёртвого сезона. Ноябрь близко!..
1. Новой главе о Д.,
2. Двум зарисовкам в "Дом моего сердца",
3. Внезапно проснувшемуся желанию поработать над исследованием.
Каждый год одна и та же история, и каждый раз я удивляюсь неожиданному приливу сил после мёртвого сезона. Ноябрь близко!..
четверг, 02 октября 2014
летописец " Hunting words I sit all night."
Негатив =__=
Всего две лекции, а преподаватель уже взбесил. Притом, что я вполне лояльный студент и спокойно отношусь к чужим причудам, а то бы не продержалась среди наших профессоров!.. нет, пусть нас и дальше считают недалёкими пнями - в конце концов, я ещё помню, как нам рассылали за неделю до четверти имэйлы с подробным описанием отступов на странице и картой кампуса. Мало ли, может у него был травматичный опыт с особенно тупым студентом. А другой, наоборот, отказывался пояснять что угодно и при этом обожал сыпать отсылками то к классикам, то к Дерриде. А однажды я попала на класс, где профессор объяснял грамматику французского на французском (а его никто не знал), и не уставал напоминать нам о нашем ужасном произношении, и мне особенно доставалось. Но всё это ничего страшного и приключения, которые только делают путь к диплому интересным и захватывающим. В конце концов, без всего этого учиться было бы очень скучно.
Но неужели трудно просто дать нам домашние задания сразу? Как правило, студентам просто выдают силлабус и все задания есть в расписании. Сразу. Но здесь, по идее, мы должны увидеть обновления на сайте и узнать, надо ли что-то писать на завтра и если да, то что. Но препод не удосужился сделать это до вечера перед дедлайном! Два дня на страничке было пусто, а вечером перед учебным днём выпало новое эссе. Почему нельзя было выложить сразу? Почему не дать стандартный силлабус, как делают все остальные?
Я не могу объяснить, что меньше выводит меня из себя, чем сбитый распорядок, особенно сбитый из-за чужой идиотской организации. Серьёзно: меня так мало что вообще задевает (игнорирование, странности, даже хамство - хотя тут, скорее всего, я не замечу просто). Но стоит крошечной детали сбить устоявшееся расписание и планы, как мне нужно подышать в мешочек и избить лопатой того, кто случайно сдвинул мою чашку на пять см в сторону. В общем, завтра поговорю и попрошу дать мне нормальный силлабус, или уйду из класса. Я знаю, что это мелочь -_- объективно, знаю. Но реагирую на такие штуки я всё-таки неадекватно раздражителю.
Всего две лекции, а преподаватель уже взбесил. Притом, что я вполне лояльный студент и спокойно отношусь к чужим причудам, а то бы не продержалась среди наших профессоров!.. нет, пусть нас и дальше считают недалёкими пнями - в конце концов, я ещё помню, как нам рассылали за неделю до четверти имэйлы с подробным описанием отступов на странице и картой кампуса. Мало ли, может у него был травматичный опыт с особенно тупым студентом. А другой, наоборот, отказывался пояснять что угодно и при этом обожал сыпать отсылками то к классикам, то к Дерриде. А однажды я попала на класс, где профессор объяснял грамматику французского на французском (а его никто не знал), и не уставал напоминать нам о нашем ужасном произношении, и мне особенно доставалось. Но всё это ничего страшного и приключения, которые только делают путь к диплому интересным и захватывающим. В конце концов, без всего этого учиться было бы очень скучно.
Но неужели трудно просто дать нам домашние задания сразу? Как правило, студентам просто выдают силлабус и все задания есть в расписании. Сразу. Но здесь, по идее, мы должны увидеть обновления на сайте и узнать, надо ли что-то писать на завтра и если да, то что. Но препод не удосужился сделать это до вечера перед дедлайном! Два дня на страничке было пусто, а вечером перед учебным днём выпало новое эссе. Почему нельзя было выложить сразу? Почему не дать стандартный силлабус, как делают все остальные?
Я не могу объяснить, что меньше выводит меня из себя, чем сбитый распорядок, особенно сбитый из-за чужой идиотской организации. Серьёзно: меня так мало что вообще задевает (игнорирование, странности, даже хамство - хотя тут, скорее всего, я не замечу просто). Но стоит крошечной детали сбить устоявшееся расписание и планы, как мне нужно подышать в мешочек и избить лопатой того, кто случайно сдвинул мою чашку на пять см в сторону. В общем, завтра поговорю и попрошу дать мне нормальный силлабус, или уйду из класса. Я знаю, что это мелочь -_- объективно, знаю. Но реагирую на такие штуки я всё-таки неадекватно раздражителю.
